В предьщущей лекции было выставлено понятие абсолютной необходимости – абсолютной, а абсолютным нередко называют просто абстрактное, и часто считается, что словом "абсолютное" уже псе сказано, так что и нельзя и но нужно указывать какое-либо определение. А на деле вся суть именно в таном определении. Абсолютная необходимость именно абстрактна в такой мере, вообще абстрактна, в какой она есть упокоение в самой себе, пребывание не в ином, и не через иное, и не из иного. Но мы видели, что опа не просто сообразна со своим понятием как вообще с каким-то, так, чтобы мы сравнивали его и ее внешнее наличное бытие, но она – сама эта сообразность, так что все, что можно взять как ее внешнюю сторону, ужо содержится в ней самой; и мы видели, что именно эта упокоепность па себе самой, это тождество с самой собою, сопряженность с самой собою, составляющая обособленность вещей, вследствие чего они случайны,- это такая самостоятельность, которая, скорее, несамостоятельность. Возможность – такое же абстрактпое понятие; возможно то, что не противоречит себе, то есть то, что только тождественно с самим собою; то, в чем нет тождественности с чем-то иным; то, что и внутри самого себя не иное самого себя. Слу-
пайность и возможность различены только тем, что слу^ чайному подобает существование, а у возможного есть только возможность обладать существованием. Однако ведь у случайного и существование только такое, какова ценность возможного: случайное есть, а могло бы и не быть. В случайности существование, или наличное бытие, как сказано, заранее уже так подготовлено, чтобы одновременно быть определяемым как нечто ничтожное в себе самом, а тем самым [здесь] уже высказан переход к его иному, к необходимому в себе самом. То же происходит тут и с абстрактной тождественностью, с этой самой простой сопряженностью с самой собою; она сознается как возможность – как возможность того, что с этим тождеством еще решительно ничего не происходит; если что-то возможно, то этим еще решительно ничего не сделано; тождественность определена как скудость, что она поистине и есть,
Но как мы видели, нищета этого определения дополняется до целого определением, ему противоположным. Необходимость только благодаря тому не абстрактна, а поистине абсолютна, что содержит в себе самой взаимосвязь с иным, есть в себе самой различение, но только различение снятое, идеальное. Она тем самым содержит то, что вообще подобает необходимости, но она отличается от необходимости внешней, конечной, взаимосвязь которой лишь направлена к другому, остающемуся сущим и значащему как сущее, [она отличается] от необходимости, которая, таким образом, есть лишь зависимость. И эта необходимость тоже необходимость постольку, поскольку для необходимости вообще существенно опосредствование. Однако взаимосвязь ее иного с иным, составляющим ее, никак не поддержана на своих концах, а абсолютная необходимость поворачивает такое отношение к иному в отношение к самой себе и этим именно порождает внутреннее совпадение с самой собою.
Итак, дух из случайности и внешней необходимости возвышается потому, что эти идеи сами по себе недостаточны в себе и неудовлетворительны; дух находит удовлетворение, примирение в идее абсолютной необходимости, потому что абсолютная необходимость пребывает в мире с самой собою. Ее результат, но как результат "Это так" попросту необходим; итак, всякое томление, всякое стремление, тяготение к иному тут уже исчезло, ибо в ней все иное прошло, в ней нет конечности, она
уже совершепно завершена в себе, бесконечна в себе самой и всеприсутствующа, [в ней] нет ничего помимо нее, и у нее нет преграды, потому что такая необходимость – это быть при себе самой. И пе самовозвыше-пие духа к ней как таковое удовлетворительно, примирительно, но цель, коль скоро она достигнута.
Задержимся на миг на этом субъективном примирении – оно напомнит нам о примирении, которое находили греки, покорствуя необходимости. Уступать неотвратимому року – к этому призывали мудрецы, к этому особенно звала мудрость трагического хора, и мы поражаемся покою греческих героев, которые свободно принимают жребий, дарованный им судьбой, и дух их не сломлен. Такая необходимость и уничтожаемые ею цели их вбления, необоримое могущество судьбы и свобода – все это, казалось бы, противоборствующие стороны, и они, казалось бы, не допускают примирения, не допускают даже и умиротворения. И действительно, владычество этой античной необходимости окутано печалью, и ее, эту печаль, не отвергаешь с упорством и ожесточением, и ое жалобы, скорее, утолит молчание, нежели смягчит исцеление души. То примирительное, что обретал дух в идее необходимости, следует искать исключительно в том, что дух держится именно этого абстрактного результата необходимости- "Это так!", "Это так есть!",- результата, который дух совершает сам в себе. И этом чистом "есть!" нет уже никакого содержания: все цели, интересы, желания и даже самое конкретное чувство жизни отсюда удалились и исчезли. Дух порождает этот абстрактный результат в себе, когда оставляет уже именно это содержание вбления, самый смысл своей жизни, когда отрекается от всего. Так обращает он в свободу насилие, причиняемое ему роком. Ибо насилие может настигнуть его, лишь схватив те стороны, у которых в его конкретном существовании есть внешнее и внутреннее бытие. И своем внешнем существовании человек нодвернсеп внешнему насилию – других людей, обстоятельств и т. д., по у внешнего его существования корни в его внутреннем, в его влечениях, интересах, целях, это – узы, праведные и нравственно преподанные или же неправедные, которые подчиняют его насилию. Но корни – это корпи его глубин, они – его; он может вырвать их из своего сердца; его воля, его свобода – это сила абстракции, способная превратить сердце в могилу сердца же. Итак, сердце,
отрекаясь внутри себя, ничего не оставляет насилию; то, что крушит сила,- это наличное бытие без сердца, такое внешнее, где она не находит человека; там, куда приходится удар, там его уже нет.
Прежде было сказано, что человек держится результата ("Это так!") необходимости как результата, то есть он произвол это абстрактное бытие, а это другой момент необходимости, опосредствование через отрицание инобытия. Это иное – это вообще определенное, как то внутреннее бытие, какое мы видели,- отказ от конкретных целей, интересов, ибо это не только узы, которые привязывают человека ко всему внешнему и порабощают его всему внешнему, но это особенное, внешнее по отношению к сокровенно-внутреннему, к мыслящей чистой всеобщности, к простому сопряжению свободы с самою собой. Вот сила этой свободы – держать все в абстрактном единстве, все особенное полагать вне себя, превращать его в нечто внешнее по отношению к себе, так, чтобы она ужо по была затронута ничем этим. Отчего мы, люди, бываем несчастны, или недовольны, или хотя бы только угрюмы,- так это вследствие раздвоения в нас самих, то есть того противоречия, что в нас есть вот такие влечения, цели, интересы или хотя бы только вот такие требования, желания и рефлексии, и в то же время в нашем существовании – [присутствует] и их иное, их противоположность. Этот раскол и эта непримиренность в нас могут быть разрешены двояким образом: в одном случае все наше внешнее существование, наше положение, обстоятельства, касающиеся нас,- вообще все интересующее нас придет в гармонию с корпями интересов в пас самих, и эта гармония воспринимается как сча-> стье и удовлетворение; в другом случае, при таком распа* де обеих сторон, а следовательно, в несчастье, некото^ рое удовлетворение производится на свет не умиротворением, но естественным спокойствием души или, при более глубоком оскорблении энергичной воли и ее справедливых требований, и героической силой души – производится на свет тем, что душа довольствуется данным, приспособляется к существующему, уступая, но уступая не односторонне все внешнее, всякие обстоятельства, условия, распрощавшись с ними как с преодоленными и покоренными, но отказываясь по собственной воле и от внутренней определенности, расставаясь и с внутренней определенностью. И такая свобода абстракции не обхо-
дится без боли, но и самая боль принижена до естественной боли, и здесь нет боли раскаяния, возмущения несправедливостью, но нет и утешения и надежды, тут нет для души даже потребности в утешении, потому что утешение предполагает еще некое сохраненное и утверждаемое притязание, которое не удовлетворено чем-то одним, требует возмещения в чем-то ином, которое, еще надеясь, таит про себя некое желание.
Вот в этом и заключен упомянутый момент печали – печали, которая застилает всю эту просветляющуюся в свободу необходимость. Свобода – ото результат опосредствования отрицанием всего конечного, как абстрактное бытие, удовлетворение – это только пустая сопряженность с самим собою, лишенное содержания одиночество самосознания наедине с самим собою. Такой недостаток заключен в определенности результата и в определенности исходного пункта; эта определенность – одна и та же в обоях случаях, а именно она есть неопределенность бытия. Тот же недостаток, который был отмечен в складывании процесса необходимости, как он существует в сфере вбления субъективного духа, обнаружится в этом процессе и как предметном содержании мыслящего сознания. Но этот недостаток не заключен в самой природе процесса, и этот процесс теперь надлежит рассмотреть в теоретическом виде, что и является нашей специфической задачей.
