«Гибни, край мой!
Гибни, Русь моя,
Начертательница
Третьего
Завета».
С. Есенин
Первая фаза Коммунии* неизбежно является конечной, преходящей. Это знали теоретики «научного коммунизма». Но они полагали, что переход к Высшему Социуму будет осуществляться как постоянное улучшение положения трудящихся. Правда, «отец всех народов» предупреждал, что по мере продвижения ко второй фазе будет усиливаться классовая борьба (что не могло вести к улучшению).
Несмотря ни на какие негативы, Октябрьский социализм – в плане Бога. Он был такой, какой должен был быть в силу самой Объективности.
С целью закрепления революционных побед в борьбе с недобитым белым движением и Антантой, необходимо (как ни парадоксально) осуществлялись пролетаризация населения (раскрестьянивание, расказачивание), жёсткая централизация, переход от власти советов к Советской власти, красный террор и форсированная индустриализация (часто в ущерб экологии и посредством постоянного «затягивания поясов»). Все загонялись в «рабочее стойло», всё «прошнуровывалось» и «просургучивалось». Милитаризировались все виды деятельности, даже речь. Появилась такая терминология, как «битва за урожай», «пионерский отряд», «трудовой десант», «Социалистический лагерь», «в труде, как в бою», «объявить войну нарушителям дисциплины», «бойцы трудового фронта» и т.п. Всё это, в конечном счёте, способствовало победному противостоянию последнему натиску Антанты – фашизму, оказавшемуся менее тотализированным.
Советская эпоха – это антиномия, «древо добра и зла», и взгляд на неё должен быть не однозначный (или – или), а диалектический. Роковое противоречие состоит в том, что плоды революционных побед, легитимизировавших за семьдесят лет общенародную собственность, понесли в себе зёрна смерти.
Крушение Совдепии объясняется экономическими, политическими и идеологическими причинами.
Парадокс первой фазы Коммунии состоит в том, что при наличии огромного хозяйства – не оказалось хозяев. Появились только управляющие – номенклатура. До революции часто делами имения занимался только управляющий, в то время как хозяин шастал по Парижам. Но такое имение нельзя назвать бесхозяйственным. При Совдепии же хозяев ликвидировали – кого изгнали, кого убили. Остались одни управляющие*.
Из понятия явствует, что должны быть три формы собственности: общенародная, корпоративная и частная. Но при социализме происходит чудовищный перекос в сторону общенародной собственности, что явилось одним из факторов несостоятельности этого строя. Бюрократическая неэффективность всё более подавляет внутренний стимул к конкуренции в технологическом прогрессе, рационализаторстве. Бюрократия устанавливает квоты и цены на миллионы продуктов, тогда как администрация, отвечающая за их выпуск, не имеет никаких побудительных причин к введению новшеств. У рабочих также исчезает заинтересованность в увеличении объёма и качества производства. И администрация, и сами рабочие, напротив, заинтересованы в том, чтобы сообщать «наверх» искажённые данные о выпускаемой ими продукции. Статистика становится ненадёжной и бесполезной для разумного процесса планирования. Бюрократический аппарат не обеспечивает утилизации достижений новой волны НТР и упорно цепляется за устарелые концепции, возникшие на ранних стадиях индустриальной революции.
Древнеазиатский стабильный способ производства, знающий однорасширение, и тотальный бюрократизм не выдерживают вызова динамичного Запада. Бюрократия, стремясь изо всех сил упростить свою работу и умалить личную ответственность, усложняла канцелярщину. Усилий «внедрить» новацию требовалось больше, чем её создать. Чем больше творческой свободы требовала производственная деятельность, тем больше она была в подозрении, тем сильнее проявлялись еретические настроения. В связи с этим Запад ещё до совращения масс совратил творческой свободой значительную часть интеллектуальной «прослойки».
Соцэкономика обладала огромным множеством негативных элементов и механизмов, которые явственно тормозили её развитие. К ним можно отнести пресловутую затратную систему ценообразования, стимулировавшую не наращивание потребительских качеств продукции, а рост себестоимости производства, систему исчисления нормативной прибыли от себестоимости производства, делавшую выгодным рост этой себестоимости, крайне архаичные методы планирования «от достигнутого уровня», стимулировавшего утаивание реальных производственных возможностей, а также планирования «под завязку» без всяких резервов на возможные срывы и модернизацию производства, крайне неплодотворную систему оплаты творческого труда по должностям, а не по результативности.
Крен в сторону физического труда в определении производительного рабочего привёл к «остаточному принципу» в распределении материально-финансовых ресурсов на социальные нужды, к снижению относительных расходов на интеллектуализацию производства.
При социализме прибыль предприятия была прямо пропорциональна затратам человеческих и материальных ресурсов, а не их экономии. Было невыгодно производить наукоёмкую и дешёвую по затратам продукцию. Огромный вред экономике и обществу был нанесён знаменитой ползучей тарификацией труда рабочих, когда нормы возрастали вслед за рационализацией и становилось невыгодно ни изобретать, ни напрягаться. Подобных тормозов в экономике «реального социализма» оказалось достаточно для того, чтобы практически остановить её прогресс. Что же касается статистических сводок, то в них значились штуки, тонны, километры без учёта качества и конкурентноспособности, а «надбавки» к ценам на продукцию, превосходившую зарубежные аналоги, были совершенно оторваны от степени превосходства и сводились к 30% независимо от того, сравнялось изделие с мировыми аналогами по своим качества или на порядок их опередило. В таких условиях бесконечно трудно было заниматься качеством и двигать прогресс не на бумаге, а на деле.
Примечателен тот факт, что разрешённые частные наделы, составлявшие 4% общих пахотных земель, благодаря частной инициативе, производили 25% продуктов, попадавших на стол трудящихся.
Для удержания власти и сохранения казарменного строя (а в результате к его гибели) партократия была вынуждена экономически закабалять население и искусственно занижать уровень жизни, несмотря на то, что затянувшаяся отсрочка улучшения материального благосостояния являлась нарушением основного закона социализма «Каждому – по его труду».
Всё это привело к блокированию общественной энергии и инициативы трудящихся, свободной самодеятельной организации народа, к полному экономическому и политическому отчуждению. Экономика превратилась в государственную супермонополию с постоянно увеличивающимся слоем лиц, причастных к механизмам распределения. Нелегализованный, теневой рынок становится подпольно-контрреволюционным феноменом. Теряется вера в партократов, обнаруживших себя «перерожденцами»*, но вместе с тем происходит полное отстранение населения страны от управления своей судьбой.
Поскольку люди труда так и не почувствовали себя собственниками общенародной собственности, они позволили клептократам беспрепятственно её присвоить. Последние ловко сумели длительный трудовой, коллективистский метод достижения «всеобщего благоденствия» опрокинуть в скоропалительный индивидуалистский метод построения персонального коммунизма.
В своё время партократы, располагающие разветвленной сетью тайной полиции, имели целью добиться полного отмирания… не государства, а общества как автономного организма. Цель эта была осуществлена. Меж одиноким индивидом и тоталитарным государством не стало общества: клубов по интересам, независимых профсоюзов, свободных трудовых корпораций (не говоря уже о партиях). Всякая общественная спонтанность «гегемона» подавлялась. Человек был государственным («винтиком и колёсиком одного большого механизма»*), и была игра в лояльность. Монополия на власть партийных бонз не могла допускать увеличения авторитета «гегемона», не подрывая своей власти. Народ был отучен от борьбы за свои политические права, достоинство и самостоятельность.
Тщетными и вредоносными оказались повышенные упования на солидарность всех народов мира. Социализм не приобрёл общего признания как наилучшего строя в плане «удовлетворения материальных и духовных потребностей». При решении этой проблемы приоритет был отдан внешнеполитическим задачам, и чрезмерные заботы о расширении мировой сферы социализма, связанные с большими затратами духовных и материальных ресурсов, легли непосильным бременем на общество, отвлекли его внимание от качественной модернизации социализма, которую, вообще говоря, и не дано было совершить противоречивому первому пришествию Коммунизма.
Советское могущество и влияние на мировую политику поддерживались аргументами милитаристского свойства. Но когда не только применение оружия, но и сама угроза его использования стали самоубийственными и, следовательно, утратили свой политический смысл, Советский колосс на глиняных ногах зашатался.
В результате произошло сворачивание «всемирной революции». Появляется лозунг «мирного сосуществования» (с капитализмом!) как знак утраты религиозного элемента революции – веры в её Универсализм, Абсолютность. Последним всплеском «мирового революционного процесса» была провальная и окончательно дискредитирующая Советскую внешнюю политику попытка присоединения Афганистана к «социалистическому лагерю».
Большим изъяном первой фазы Коммунии явилась политика интернационализации населения (понимаемая рассудочно, односторонне), в которой главный упор был сделан на нивелирование всего Русского, Русской цивилизации вообще. Это была идея создания «нового человека», «человека новой формации», полученного путём «полного слияния наций»*. За семьдесят лет такой политики русские значительно утратили национальное самосознание, что облегчило задачу отчуждения исконно Русских земель. Кроме того этно-территориальное деление (вместо этно-культурного) явилось миной замедленного действия в плане развала великой державы под названием СССР. Немаловажной причиной развала можно считать также разжигание «прорабами перестройки» национального инстинкта у нацменов, культивирование комплекса вины перед ними за их «эксплуатацию» в дооктябрьский период и репрессивную политику в годы Советской власти. В результате интернационализм русских и национализм нацменов сработали как детонатор упомянутой мины.
Продиктованные необходимостью «железный занавес» и истощающая собственную казну помощь странам «народной демократии» привели Совдепию к невыгодному для неё, нежданному и взрывному контрасту между «соревнующимися системами». МИРОВАЯ Революция, совершающаяся вначале в ОДНОЙ стране (каковой является воскресшая Святая Русь), действительно неизбежна. Но Мировой она становится только как живой, спасительный пример Второфазной Коммунии.
Первая фаза Коммунии в своей одной стороне явилась силовой, волюнтаристской, искусственной формацией с безоглядным использованием рычагов политической власти для форсированного внедрения «благоденствия» противоестественным директивным путём.
При социализме рабочие остались пролетариями, «классом, лишённым средств производства и живущим продажей своей рабочей силы». Пролетариат был, а его диктатуры не было. Таковая оказалась в руках партийных олигархов, и их командная система управления подавляла всякую возможность стимуляционной системы народоправства.
За семьдесят лет селективного уничтожения «первофазной» властью не только действительных врагов народа*, но и всех политически активных «второфазников», нация потеряла своих действительно пронародных пассионариев, разучилась возмущаться*, сопротивляться антинародным силам и допустила разбойный капитализм. Кроме того, происходившие при Совдепии репрессии стали важным аргументом, приводимым клептократами для оправдания реставрации капитализма, т.е. учреждения «свободного общества».
Маммона – бог падшего мира – существует в качестве золотого тельца (воплощение) и умственного капитала* («дух заблуждения»). От этого бога не была свободна идеология «первой фазы». Эта фаза, будучи предельно противоречивой, явилась высшим выражением «мира сего» в плане идеологических достижений и пороков.
Самым большим недочётом в марксистско-ленинском учении были: непонимание, что материя вообще – это(а таковая не даётся «в ощущение»)*, соответственно, непризнание первичности категории; незнание того, что вторая фаза Коммунии является скачком, вторым отрицанием, что она таким образом абсолютно противоположна (как умирающее и воскресающее Божество) по отношению к первой фазе; приоритет материального производства, материальных ценностей над интеллектуальными, мускульного пролетариата над интеллектуальным пролетариатом (что привело маммонолюбивую интеллигенцию к реваншистским настроениям); непоследовательность в диалектике и в мышлении мышления [признанное Лениным положение Спинозы Omnis determinatio est negatio* не подсказало ему, что тезис «Бытие определяет сознание»* заключает в себе антитезис (и их синтез)].
Фанатичное сознание первичности материального не могло не привести «идейных коммунистов» к «перерожденчеству», к предпочтению материальных ценностей Духовным и, наконец, к беспримерному в истории грабежу.
В марксистско-ленинской идеологии* было много такого, что разрушало саму эту идеологию. Поэтому режим часто запрещал цитирование, называя его «догматизмом», а всякую попытку делать неожиданный вывод из канонов «бессмертного учения» квалифицировал как «ревизионизм». С одной стороны, марксистско-ленинская теория, которая считала себя «не догмой, а постоянно развивающимся учением», в своём существе превратилась при Совдепии в полное догматическое окостенение, с другой – посредством пустого наслоения – в раздутую паразитическую науку, упреждающую и усложняющую всякую критику. Происходила сквозная, утомляющая сознание общества, идеологизация сверху донизу при силовом навязывании ортодоксальной доктрины. Одна ложь нанизывалась на другую, и таким образом дезинформация накапливалась. Люди устали ждать обещанного «рая на земле»*. Но уравниловка сознания, подведение его под штампы, утверждённые «дядей сверху», продолжались. Обвальная, доведённая до тошноты, «промывка мозгов», насаждение идеи взаимозаменяемости индивидов («незаменимых людей нет») отвращали самый ценный, мыслящий слой населения от советской идеологии.
Льстя фактически бесправному, удерживаемому в нищете (по сравнению с западными стандартами жизни) «производителю материальных ценностей» и унижая в его глазах интеллигенцию, с помощью периодических кампаний по наведению идеологической чистоты, режим пытался балансировать между органической неприязнью к интеллигенции и страхом перед массами, сознанием которых он активно манипулировал с помощью этой самой интеллигенции. Это не могло не отразиться на социальном самочувствии профессиональных элит, в конечном счёте – на их отношении к режиму.
Поскольку критерием Истины продолжало оставаться большинство, охлократический централизм сам себе вынес смертный приговор.
Прежде всего, «первая в мире страна советов» перестаёт быть иконой для мирового сообщества, образцом для подражания. Эра монолитного мирового коммунистического движения, основанного на общей догме, бросает последний свой закатный луч на «социалистический лагерь». Происходят межкоммунистические национальные конфликты, и в этом прежде всего повинны рассудочные, далёкие от диалектики, интернациональные доктрины советских партократов.
Одним из важных поводов для обвинения Совдепии с его «воинствующим атеизмом» было варварское разрушение храмов и физическое преследование за религиозные убеждения. Вместо того, чтобы исходить* из Писаний, предпринималось их зряшное (недиалектическое) отрицание, как будто в них нет ничего мудрого, нет Духа, и есть только буква.
Пленение буквой Писаний есть плен ЕГИПЕТСКИЙ, МРАКобесие, ибо «буква убивает, Дух животворит» (2Кор 3:6). Но чтобы преодолеть душевное восприятие Писаний, нужно не отрицать их с порога, а духовно осмыслить, совершить ИСХОД из душевной религии в СВЕТ РАЗУМА (1Кор 15:46), который напрочь отсутствовал у «воинствующих атеистов».
В конце концов Маммона, запутавшись в своём идеократическом усердии, откровенно повернулась своей финансовой ипостасью и через своих преданных служителей стала проповедовать наживу как высший смысл бытия.
Таким образом, главнейшей причиной «временной победы ада», крушения социализма оказались сами носители коммунистической идеологии. Дело в том, что элита, возглавлявшая первую фазу Коммунии, явившейся необходимо насильственной, основанной на идеях материализма, могла состоять только из невозрождённых, плотских людей. Но если прежде революционеры были «идейными коммунистами», то со временем они превратились в откровенных нигилистов. Большевистское мировоззрение, в своё время доходящее до религиозного фанатизма, оказалось не только последней, но и самой кратковременной мировой религией. Советская элита всё энергичней и откровенней формируется по закону негативной селекции, антиотбора. Карьеру могут делать только беспринципные, покладистые (доходящие до пресмыкательства и раболепия), энтропийные элементы*. Происходит подбор слабых, некомпетентных, скомпрометированных кадров, которыми легче управлять. Производятся постоянные реорганизации, для того чтобы увольнять неугодных, т.е. честных работников, заботящихся больше о деле, чем о карьере. В результате все номенклатурщики стали чувствовать себя временщиками, и у них акцент полностью сместился с поручения на получения. Первое пришествие Коммунии стали распинать те, кто кричал: осанна!
Некоторые умы однозначно считают, что Советская власть изначально попала в руки людям неверным, разрушителям, недисциплинированным, безответственным, дезертирам, убийцам. Однако при этом не учитывается, что все эти качества проявились по отношению к старому режиму, по отношению же к новому социальному устройству революционеры вначале были преданными целому, строителями жёстких структур, полагающих конец хаосу, людьми с железной дисциплиной, отвечающими за свои поступки перед новой властью, волонтёрами победоносной армии, жертвующими всем, чем располагали, – и даже жизнью. Но вместе с тем, первая фаза, которая совершенно необходима в плане заглубления страны в противоположном направлении от путей капиталистического развития, не могла не рухнуть, потому что уголовник, который делал карьеру за счёт правонарушения (по отношению к прежнему режиму), каковое стало его политической профессией, положительно не мог строить вторую фазу.
Итак, изначально элита сложилась из уголовных пассионариев, которые стали проникать во все поры уже «новой» общественной жизни. Партийные функционеры стали расслаивать общество на страты – слои, разделённые мерой приближённости к властным структурам. Обюрократившаяся и ожиревшая на благах правящая верхушка, не желавшая коренных преобразований, занималась лишь сменой вывесок. Во всём была талмудическая иерархия, всё было расписано. По причине сплошной бюрократизации, общество атрофировалось, естественная сопротивляемость общественного «организма» исчезла, и потому криминалитет стал довольно сильно заявлять о себе. Об уровне народовластия можно лишь сказать, что на деле вся власть безраздельно принадлежала партийным бонзам, а советы и рабочие депутаты были не более, чем камуфляжем. Партийно-бюрократическая элита, стремясь максимально упростить свои функции, наплодила несметное количество противоречащих здравому смыслу структур, которые опутали производителей по рукам и ногам. Из-за гниения «головного органа», в обществе, уставшем от долгого перенапряжения, завелась и разрасталась порча, и ключевым мотивом социального поведения стало лицемерие. При «развитом социализме» элита с горячим умом, холодным сердцем и нечистыми руками всячески приспосабливала социальную действительность к своим управленческим возможностям и тем самым работала как редукционистский механизм, профанирующий всякую деятельность. Реакцией на бюрократию, стремящуюся укротить новаторские порывы, и стало усиливающееся западничество советской интеллигенции. Ложная, изолировавшаяся от электората, геронтократия затирала молодые таланты, делая их лишними людьми. По причине монополии этих перерожденцев на информацию и пропаганду, народ планомерно лишался исторической памяти и органического гражданского самосознания. Стали забываться и унижаться герои труда и войны. Немаловажную роль в разложении гражданского менталитета сыграли анекдоты (особенно о Чапае), которые дискредитировали всё, что было положительного в истории страны и которые прежде всего исходили «сверху».
С целью разрушения социализма коммунисты-расстриги сначала подняли на щит идею «гласности», в которой была неразличенность между вектором исправления и вектором демонтажа избранного с 1917 г. пути. Началась борьба (якобы) против «командно-административной системы». Наконец коммунизм стал для перестройщиков «вчерашним днём», но при этом сами они рванули в позавчерашний день.
Перечисленные причины крушения Совдепии, помимо эндогенных, были и экзогенными. Капиталистический мир тратил огромные средства на сокрушение Советского строя. Это – и радиовещание, и литература, и поддержка диссидентов, и военная помощь Афганистану, и навязанная нам изнуряющая гонка вооружений, и подкуп номенклатуры, и работа, направленная на корродирование так называемой «прослойки», которая в качестве мести за перегибы «пролеткульта», явилась троянской кобылой капитализма.
Вызов, брошенный внешними силами, был весьма серьёзным. Но строй сам был обречён на гибель, ввиду отсутствия Настоящих Вождя, Элиты и революционного настроения масс.
Экономика, политика и идеология – эти три кита, на которых держалась Совдепия, оказались нежизнеспособными. Они утонули в греховном море падшего мира. Но самое страшное – это то, что энтропийный потоп поглотил не только СССР, но и Россию.
